[Она] нагрузила тебе в голову дерьма с той же целью, с которой паук нагружает добычу ферментами — чтобы потом съесть или не съесть, если будет что-то по вкусней из пищи.
Ко всему подсознательному я отношусь, как к детскому. Если девочка капризничает и хочет заныкать конфетки на потом — злиться на неё как-то не видно смысла. Но учитывать эту её особенность, конечно, стоит. Если мальчик раздражается и кричит из-за велосипеда, это может быть опасно (особенно если ему уже 14), но всерьез спорить с ним именно из-за велосипеда незачем.
Это я к тому, что у меня не воспринимается «нагрузила» и «консервирует» никак. Ребенок может меня уговорить что-то сделать, но ничего особо серьезного. Во всяком случае чужой ребенок.
Подсознательное, что есть во мне воспринимается таким же ребенком. У которого больше возможностей уговорить меня на катастрофу. Или отговорить. «так надо», «я боюсь», «а если накажут?» или даже «нельзя разговаривать с незнакомыми». Из-за последнего я не могу знакомиться. Со всеми женщинами меня знакомил кто-то другой.
Другие люди относятся к подсознанию по-другому. Как к вещи, с которой нужно работать. Как к части организма, с которой нужно общаться или договариваться. Как к чему-то мудрому, которому не нужно мешать действовать. Или как к чему-то великому, огромному, непостижимому и, конечно, неподконтрольному.
Для меня это ребенок. Он научился завязывать шнурки и чистить зубы, часто капризничает и считает, что уже взрослый.
По дерьму самое значимое, что пробовал — одитинг. Если радость жизни вообще имеет хоть какой-то смысл, тогда опыт одитинга — обязателен.